Оперный певец Евгений Никитин утверждает, что не исполняет всё подряд, как некоторые его коллеги. А также не строит далеко идущие планы, радуясь каждой сегодняшней мелочи. И не верит в «сомнительные антимонии» про беззаветное служение музам. Об этом, а также о том, почему Мусоргского он предпочитает Чайковскому, а театр кажется вымершим, когда буфет пустой, известный бас-баритон рассказал «Известиям» накануне парижской премьеры оперы «Хованщина», в которой он исполняет партию боярина Шакловитого.
«История России может писаться с любого места и не будет иметь конца»
— «Хованщина» возвращается на сцену Оперы-Бастилии после многолетнего перерыва. Постановка режиссера Андрея Щербана классическая, без всяких постмодернистских затей — ни тебе ОМОНа, ни ГУЛАГа, ни танков, никто не бегает голышом по сцене?
— Опера-Бастилия — театр серьезный, а потому обладающий определенным уровнем вкуса. За время своего сотрудничества с этим театром я ни разу не участвовал в постановке, к которой бы у меня накопилось больше одного-двух вопросов, и то скорее касательно взаимодействия между персонажами, что тоже всегда спорно. Всё можно при желании прочитать с точностью до наоборот, и зачастую натуральнее выйдет.
Но двоякость прочтения, нестандартная интерпретация часто мешают слушателю сосредоточиться на главном — музыке, голосах, оркестре и всем остальном. В Париже этот баланс всегда соблюдался. Так и в данном случае с «Хованщиной» — за исключением схематичной, но читаемой и стильной сценографии с почти аутентичными костюмами — постановку можно без видимых натяжек назвать классической.
— «Хованщина» созвучна России — речь идет о ее будущем», — объяснял в свое время Андрей Щербан «Известиям». Чем сегодня интересна эта опера?
— В первую очередь гениальной музыкой Модеста Петровича Мусоргского. Это, бесспорно, вершина его необъятного таланта художника и композитора. В спорах с друзьями я часто слышал выражение «неоконченная сырая фреска». А даже если и так, то и вся история России — это «сырая неоконченная фреска»: всё зыбко, эфемерно, но при этом фундаментально, бескомпромиссно. У этой оперы нет ни начала, ни конца.
Ее можно начинать слушать с любого места. Так и история России — может писаться с любого места и не будет иметь конца. Бесконечное движение по кругу, то вперед, то назад. Цикличность. «Хованщина» — это вырванный из контекста маленький эпизод истории. Это, пожалуй, единственный в мире спектакль, не имеющий сюжета как такового.
Получилось ли у Мусоргского? Удача это или неудача? В музыкальном отношении — бесспорная победа. На мой взгляд, это лучшая опера — и не только среди русских образцов. Есть еще немецкий «Парсифаль», который по охвату проблемы ей не уступает. В чем отличие этих двух гениальных партитур и сюжетов? «Парсифаль» — это миф. «Хованщина» — реальные исторические события.
— В спектакле вместе с вами в основном заняты наши певцы: Дмитрий Иващенко, Сергей Скороходов, Дмитрий Белосельский. Так и должно быть — русскую музыку лучше всех чувствуют русские, итальянскую — итальянцы, а немецкую — немцы?
— На Западе есть такая манера приглашать итальянцев на Верди, немцев — на Вагнера, русских — на Чайковского. Это, скорее всего, идет от задачи выпустить качественный продукт. Если проект заточен под чье-то громкое имя, тогда на огрехи в произношении глаза закроют. Но весь обслуживающий персонал по возможности должен быть носителем языка. Метрополитен-опера в Нью-Йорке — яркий пример такого подхода. Когда там идет Вагнер, вы увидите в афише в основном немецкоязычных певцов. С итальянской музыкой всё гораздо демократичнее.
Итальянский — это международный музыкальный язык, с ним в той или иной степени знаком любой, получивший высшее музыкальное образование. Поэтому на итальянском поют все или почти все. На русском, чешском, английском, немецком — как правило, их носители. Я часто не могу слушать западных певцов, поющих на русском. Даже при приблизительном неплохом произношении это звучит искусственно и, как следствие, мертво.
— Как проходили репетиции в Опере-Бастилии? Пандемия не вносила нервозности?
— Обстановка тревожная. Лично я на низком старте, чемодан не разобран. Поем на репетициях в масках, ПЦР по понедельникам, стараемся находиться в театре как можно меньше. Приходим к началу репетиции и убегаем сразу, как отпустили.
Буфет пустой — никого нет. Ни в какое сравнение не идет со временами десятилетней давности, когда там бурлила жизнь. Было весело. Как гласит поговорка, место артиста в буфете, а сейчас там пусто, грустно и как-то даже иногда не по себе. Такое впечатление, что театр вымер.
— Кто в русской опере для вас «наше всё»? Раньше вы, кажется, предпочитали Мусоргского Чайковскому? Или пристрастия меняются?
— Музыка есть двух видов — плохая и хорошая, и то на ультрасубъективный взгляд. У Мусоргского есть неудачные вещи, есть они и у Чайковского. Оба гении. Но на пути к вершине немудрено наломать кучу дров. Не ошибается тот, кто ничего не делает. Я и сейчас предпочитаю Мусоргского. Он проявил себя в большей степени в вокально-драматургических жанрах и профессионально мне ближе.
Если бы я был дирижером симфонического оркестра, мне ближе был бы Чайковский, и то выборочно. Я бы первым делом записал симфонии Николая Мясковского. Он интересен в своем некоем дилетантизме настолько же, насколько Чайковский бывает скучен в своей гениальности.
— Вы певец-вагнерианец, а русских партий у вас не так много, как хотелось бы вашим поклонникам. Итальянскую оперу, помнится, вы не очень жаловали, называли белькантистов шарманщиками.
— Мой голос достаточно специфичен, и первостепенной проблемой для меня является правильный подбор репертуара. Я не могу петь всё подряд, как многие мои коллеги. По-итальянски он называется «бассо кантанте», по-немецки — «цвишен фах», в русской музыкальной терминологии для него нет специального термина. Грубо говоря, это даже не голос, а его фактическое отсутствие. Басовые партии у меня звучат излишне легковесно, баритоновые, наоборот, напряженно.
Соответственно, приходится очень осторожно выбирать ту музыку, в которой голос звучит наиболее выигрышно. Это здорово сужает поле деятельности. Оттого и партий в русской музыке немного — она в основном написана для центральных басов и крепких стопроцентных баритонов. Голос обрастает тембром всю жизнь, так что я не тороплюсь. Немецкой музыки для моего типа написано гораздо больше, что и обусловило ее преобладание в моем репертуаре. Я, не сопротивляясь, пошел следом за своей природой.
«Давно живу по принципу «делай что должен, и будь что будет»
— Как складывается для вас нынешний сезон? Он не менее тяжелый, чем предыдущий? Что у вас в программе после Парижа?
— Прошлого сезона практически не было по известной причине. Этот сезон только начался, и говорить о том, как он складывается, еще рано. После Парижа — программа «Борис Годунов» в Варшаве, потом дома фестиваль «Белые ночи Санкт-Петербурга». В Париже также пройдет презентация документального фильма режиссера Бертрана Норманна Rocking Bariton. Это биографическая зарисовка, охватывающая период с 2011 по 2019 год, которая крупным мазком в общих чертах дает представление о моей личности и творческом пути. Далеко идущие планы строить смысла не имеет, поэтому спокойно живу сегодняшним днем, радуясь каждой мелочи, стараясь не думать ни о прошлом, ни о будущем.
— Оперные певцы обычно ведут жизнь гастролеров, потому что интересно выступать на разных сценах или всё же ради заработка? Вы, например, иногда цитируете фразу из «Берегись автомобиля»: «Товарищи! Деньги никто не отменял!»
— К сожалению, вынужден подтвердить вышесказанную фразу гражданина Семицветова. Мы живем в эпоху звериного капитализма, так как коммунизм построить не получилось и теория «от каждого по способностям — каждому по потребностям» на практике оказалась научной фантастикой. Люди так и продолжают делиться на три вида — те, кто работает, те, кто зарабатывает, и те, кто ковыряется в носу. При этом всем трем группам тупо нужны деньги. Поэтому я не буду разводить сомнительные антимонии про беззаветное служение музам, самоотверженный труд на нивах, отдачу самого себя без остатка искусству и прочую коммунистическую белиберду. Всё оказалось гораздо проще.
Вы журналист, зарабатываете тем, что берете у меня интервью. Я музыкант, зарабатываю тем, что исполняю музыку. Задача лишь в том, чтобы делать свою работу как можно более качественно. Всё остальное — морок и химеры. Я давно живу по принципу «делай что должен, и будь что будет». Жизнь же на чемоданах нелегка — особенно для человека, имеющего свой дом и любящего его. Это серьезная издержка профессии, но приходится мириться, так как музыкант, играющий в одном месте, неизбежно остановится в развитии и, как следствие, деградирует.
— «Репертуар надо расширить, чтобы опера смогла выжить в мире, который наступит после пандемии. Для этого необходимо привлекать новую публику, в том числе совсем молодую», — недавно говорил «Известиям» генменеджер Метрополитен-оперы Питер Гелб. Как это сделать, если на протяжении десятилетий в оперном хит-параде одно и то же — от «Травиаты» и «Кармен» до «Тоски» с «Волшебной флейтой»?
— Слова Гелба комментировать не стану. Если он хочет в Метрополитен-опере начать исполнять мюзиклы или приглашать хеви-металлические коллективы «для привлечения молодежи», это его личное дело. Мое убеждение — в оперном театре должна идти опера. В драматическом — драма. А на Бродвее — мюзиклы.
Классическая музыка написана и исполняется взрослыми состоятельными людьми для взрослых состоятельных людей — обратите внимание на ценник в Большом театре. Подрасти, вытри сопли, поумней, встань на ноги, почитай книги, заработай денег на билет, а потом приходи в театр общаться с вечным.
— Меняется ли опера в цифровой век? Она успевает идти в ногу с прогрессом?
— Театр — жанр консервативный. Никакие онлайн-выступления и записи не заменят атмосферы живого звука в живой акустике. Театр — искусство архаичное. И ценен он именно этим. Как ценны картины Рубенса, хореография Петипа, яйца Фаберже или декорации Головина. Это всё составляет культурное наследие европейской цивилизации. То, что сейчас происходит, это начало ее неминуемого заката и конца. И наша обязанность — сохранить насколько возможно долго элементы ее культурного слоя.
— Кто-то из критиков сравнил современное прочтение классики с портретом Джоконды, которому знаменитый авангардист Марсель Дюшан пририсовал усы с бородой. Он сделал 38 таких копий, которые сегодня идут с молотка за огромные деньги. Значит, они востребованы?
— Вы бы еще вспомнили Пьеро Мандзони (итальянский концептуалист, стоявший у истоков так называемого shockart. — «Известия»). Если кто не в курсе, этот клоун расфасовал по консервным банкам свои какашки и написал на этикетке «Экскременты художника». Так вот эти баночки до сих пор ходят с молотка по миру, и люди это покупают за бешеные деньги. Это называется «концептуализм».
— По части оперы Мариинка и Большой театр ревностно относятся друг к другу? Певцы — патриоты родного театра или ходят туда как на службу?
— Певцы из Мариинки поют в Большом. Певцы из Большого поют в Мариинке. Все делаем одно дело. Патриотизм тут слово неуместное. Музыка шире любых стен. У нее нет границ. Они ей попросту не нужны.
— Таланта достаточно, чтобы тебя заметили, стали приглашать на лучшие сцены мира? Или не обойтись без связей, знакомств, блата?
— Необходимо иметь хотя бы базовые способности. Например, от пианиста требуется немного — просто уметь играть на пианино. И тогда связи, знакомства или, как вы сказали, блат помогут реализовать свой потенциал. Кстати, гением при этом быть совершенно необязательно, но шевелиться необходимо. Под лежачий камень вода не течет. Это комплекс определенных факторов, включая простую удачливость. Оказаться в нужное время в нужном месте — самая трудная из всех задач, стоящих перед человеком, задавшимся целью сделать любую карьеру.
«Золотое время оперы ушло в прошлое»
— Оперный певец тоже теперь другой? Кумиров не стало, считают знатоки, потому что хороших голосов много, а личностей крайне мало.
— Золотое время оперы ушло в прошлое. Все говорят, что вокальная школа утеряна, поэтому время монстров прошло. Но я думаю, что вокальная школа, напротив, эволюционировала настолько, что петь можно научить кого угодно. Поэтому рынок переполнился молодыми шикарными голосами, но избыток их же и обесценил. Невозможно сегодня ярко выделиться на фоне этого космического количества талантов, если только не стараться петь как можно хуже. Всё нивелировалось — то, что в 1950-е считалось верхом гениальности, сегодня является обычной заурядностью. Профессия съела саму себя.
— Не увлекаются ли российские театры западными «легионерами» — певцами, постановщиками, дирижерами — в ущерб своим талантам? В балете они прекрасно обходятся своими силами. В отечественном футболе (хотя это и другой жанр) приглашение иностранцев так и не сделало его лучше.
— Если бы в российском футболе не было бы иностранцев, он был бы еще хуже. Приглашать режиссеров, дирижеров и певцов надо обязательно. И ездить на гастроли самим. Необходим обмен информацией, опытом, культурами. Замыкание на себе и самоизоляция ни к чему хорошему никогда не приводили. Политика разъединяет страны и нации — искусство объединяет их вновь. В этом его основная миссия и сила.
— Как проводите свободное время в Париже? Знаю, что на гастролях вы пишете картины, чтобы убить время. Палитру привезли? Или ходите в музеи?
— Туда я пока дойти не успел. Стараюсь как можно меньше бывать в людных местах. Премьера на носу, а обстановка на эпидемиологическом фронте напряженная. Приоритетная задача — обслужить блок спектаклей без потерь. Поэтому музеи подождут.
Справка «Известий»
Солист Мариинского театра, бас-баритон Евгений Никитин дебютировал в Париже в 2003 году на сцене Театра Шаттле в заглавной партии оперы Рубинштейна «Демон». На сцене парижской Оперы-Бастилии участвовал в постановках «Бориса Годунова», «Хованщины», «Пиковой дамы», «Саломеи», «Гибели богов», «Парсифаля», «Электры» и других.
Лауреат многих международных конкурсов, в том числе XI Международного конкурса П.И. Чайковского, а также премий «Золотой софит» и Casta Diva.
Заслуженный артист России.
Russian
English